< Н А З А Д

Выпуск 1
Выпуск 2

Байки Феофана Липатова                

                                                            Выпуск  4

Скачать  юморески Феофана Липатова

   Выпуск 3

Главная

Биография

Песни 

Гостевая

            Стихи

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

В В Е Р Х

Сила бумажки

В силу бумажки и любой маленькой печати на Руси верили всегда сильнее чем во святую икону. Тёмный был народец, что сказать, но дело в том, что и сейчас, в век поголовной грамотности и компьютеризации, люди слепо верят в эту самую бумаженцию.

Вот бывали случаи! – По ошибке выдали супруге бумажку о смерти мужа, невесть где шатающегося (кто-то в морге перепутал бомжа с Егором Петровичем), и что же? После месячного запоя муж предстаёт перед женой изрядно помятый и весь в синюшных пятнах, но жена тычет ему в ноздри этой бумажкой со штампом и печатью:

- Рада бы тебя принять и даже приласкать, но как я могу супротив закона пойти? Меня же засудят! У нас, в России, да и, пожалуй, везде, не разрешается жить с упокойничками, даже если они раскрасавцы писаные, навроде тебя.

Мужик туда, сюда. Соседи не подпускают, шарахаются:
- Раз власть сказала, что такого гражданина у нас нет, потому как он нашёл вечное упокоение и вымаливает у врат райских уголок в этом прелестнейшем саду, значит, так и есть, и делать ему на земле нечего. Место его на кладбище.

Мужик со злости запустил кирпичом в витрину государственного присутственного места, но никто не решился преследовать упокойничка. Правда, морду побили, но только так, на всякий случай, чтобы соблюсти обычай и потребность человеческую в возмездии. Судить не стали, суд не принимает в делопроизводство жалобу на вкусившего царствия небесного. С него взятки гладки. Так мужик и маялся, пытаясь доказать свою живучесть, но никто в неё не верил, пока он не изнасиловал соседку, которая из любопытства сподвигла его на это. Баба была отчаянная, всех живых она уже определила, кто на что гож, ей жуть как интересно стало, на что способен человек после принятия смертушки. После этого всем пришлось признать, что, не смотря на все бумажки и печати, Петрович жив, и, причем очень жив, даже живее некоторых из них.

Все сразу стали вспоминать, как однажды их односельчанин ездил в Москву на свиную выставку со своей поросёй, и ему в подземном переходе по дешевке всучили бумажку, всю в печатях и вензелях, в которой по-старославянски было написано, что он чистокровный наследник барона «Ургента» (так и написано «Ургента», а не Унгерна). Он, паразит, повесил её рядом с иконами и никому руки не подаёт, пока его «вашей благородией» не обзовёшь. Смотрит, гнида, на всех с презрением и снисхождением, словно на скотину.

Что и говорить, я сам решил испытать силу бумажки. Внук мне на компьютере сварганил паспорт на щенка, что он ротвейлер высших кровей, и что мать его не просто сука, а сука самых королевских кровей, и такую ему родословную состряпал, что президент позавидует. А щенок был вообще непонятно на кого похож. Сбоку посмотришь – утконос-утконосом, спереди поглядеть – ехидна и только. Но бумага есть бумага. Я её вместо печати заверил оттиском от коньячной пробки, а медали срисовал со «столичной» и «амаретто» вперемешку.

И нашёлся дурак, купил у меня этого стервейлере за пять тысяч зелёных. Думал, шутит, ан нет, заплатил да ещё хвастается, что нашёл лоха, который такую собаку отдал за пять тысяч зелёных, вместо пятидесяти. Я как услышал такое, сон потерял, аппетит, и нервы стали никуда – вдруг, правда, прогадал. Когда уснул в изнеможении, мне эти сорок пять тысяч зелёys[ так ясно приснились, будто я, сосчитав их, спрятал, а когда очнулся от дураман, сатл искать их. Перевернул весь дом, нету. Подал заявлеие в милицию, но те вызвали скорую и отправили меня в больницу. Там ничего не могли понять. Снова внук выручил. Он напечатал справку о там, что я отдал сорок пять тысяч долларов в пользу обедневших олигархов, заверил той же пробой и меня отпустили, назвав благотворителем-недоумком.

Вот такую силу имеет у нас бумажка. У нас даже деньги нарисованные принимают. Знают, что нарисованные, а берут. Бумажка – сила. И силу эту ничем не перебороть.
 

Министерская копейка

Что у нас за правительство? Суетливое такое да несдержанное. Ударит ему в башку очередная дурь или блажь – надо, мол, нашим пенсионерам набросить пенсию хотя бы на десяточку через пару лет, а обрадуем сейчас. И начинают трещать по всем «ящикам» и в газетных строках:

- Ах, мы такие заботливые! Всего-то пять лет назад мы нашим старым трясунам да оползням калеченным добавляли аж на пятёрку, и вот опять через пару лет решили накинуть десяточку. Шикуйте! Вспоминайте нас в своих застольных сидениях, на сколь безгранична наша щедрость. От вас уже ни толку, ни взятку, а мы вам – нате-ка, пользуйтесь! Себя так не любим, как свою старую гвардию, чтоб вы сдохли. Скучно же, да и стыдно накидывать постоянно себе да себе эти самые тысячи. Мы уж их стали в долларах получать, чтобы ваши рубли не отнимать. Так почему бы людям десяточку не прибавить? Не доллары же – рубли, а нам они не надобны. Оно, конечно, трудно и жалко отрывать от своих тысяч десяточку. Народ у нас умный и сразу понял нашу боль и доплату назвал жалкой подачкой (он знает, как жалко нам это оторвать от своего кошелька). Но что не сделаешь для своего народа! Сир он и убог, но свой. Душа ноет, глядя на его нищету, икра поперёк горла встаёт. На что ни пойдёшь для его блага…

Трещат они, трещат, а спекулянты наши, переименованные для более приличного обращения в бизнесменов, не дремлют и благодарят своё правительство за то, что оно хоть скудно, но опять из бюджета им через народную пенсию отстегнули кое-что. Сразу накинули цену – нельзя же отставать от правительства:

- Оно пенсионерам десяточку в месяц, а мы с них по десяточке в день. Кто щедрее, пусть определяют сами. Если мы цены не добавим, зажрутся и зазнаются. Надо их держать всегда в бодрости духа, а ничего так не бодрит человека, как нужда и голодный желудок. А пенсионеры, как увидят новые цены, так и начинают у лотков приплясывать и махать руками, словно трепака отсобачивают. Как не заплясать, когда хлебушко, молочко, маслице и мясцо на ценниках так и скачет, так и скачет. Не цены, а живой гопачок, или скрытый гоп-стоп! Есть всем хочется, а раз правительство добавило, почему нам не добавить. Зачем деньгам в чулках преть? Пусть правительство с нами потягается. Мы всё равно его прытче. Оно вон вприсядку, штаны в пригоршнях придерживая, всё зудят и зудят о прибавке в пять процентов от десяти, и никак оно, наше дорогое правительство не поймёт, чем же это наш народишко не доволен:

- Почему не благодарит за заботу? Ну, невозможный народец! Ещё возмущается, почему министры да олигархи острова скупают. Да потому и скупаем, что невозможно жить среди такого неблагодарного народишка. Это только кажется, что нам просто хапнуть у вас миллиончик, другой. Укоров за каждый миллион наслушаешься, жить не хочется даже на «мальвивах» - и детей-то лишили детства, и таблетки-то у старушек сожрали сами, и цены-то обуздать не можем. Как же их обуздаешь, если мы сами же вам и продаём.

Вы что думаете, миллиарды сами сыплются, как манна небесная? Да их у вас по копейке из глотки выдирать приходится! Так надёргаешься, деньгам не рад. Смотрят все косо, словно заячья болезнь одолела. За горло держатся: «Ах, поцарапали!». А ты не заглатывай министерскую копейку, вот и горлышко чесаться и ныть не будет!



Мелодия любви

Давайте, вслушаемся в самую красивую мелодию Бетховена… Это не просто мелодия, это объяснение в любви, написанное звуками. Вслушайтесь в это трепетное, полное волнения и задушевности переплетение звуков. Так петь можно только для любимого человека. Это кружево любви, сплетённое из самых нежных чувств.

Чтобы не творилось в мире, куда бы ни катился он, любовь всегда будет самым чистым, самым незаменимым и самым великим чувством (если только это любовь). Как поёт соловей в минуты страсти! Как трепещет всё живое перед любовью! Если ваша душа останется безразличной к этому чуду музыки, значит, она зачерствела и не способна любить.

У любви столько мелодий, сколько на свете людей. Надо суметь выразить свою мелодию и не загубить её звучания. Вот так нежно и преданно мог любить Бетховен. Его мелодия носит имя своей возлюбленной и называется очень просто – «К Элизе». Её прекрасная простота покоряет мир уже несколько веков. Приходят новые поколения со своими взглядами и своим образом жизни, но это чудо любви находит место и в их сердцах, западая в душу, заставляет своим великим откровением обратить эту душу к любви и добру. Она пытается нам сказать:

- Люди! Не убивайте любовь! Только рядом с ней вы сможете быть чище и свершать великие дела. Любовь – это тайна, которую не удаётся раскрыть никому, даже самому влюблённому человеку. Любовь не заменишь похотью. Попытайтесь всю жизнь хранить в себе эту тайну.
 

Природный дар

Народ наш вырождается, потому как подвержен всякой заразе более, чем наши предки. Да и заразы этой стало больше, чем народа осталось. И почему-то всё это обрушилось на наши головы, словно кара Господня.

Если раньше считалось, что в России две беды – дураки и дороги, то сейчас дураки совсем одолели Россию и полностью взяли в свои руки все бразды управления. Они и чиновники, и депутаты, и всё прочее начальство, некоторые даже в проститутки подались. Зато дорог в России, в обычном понятии этого слова, не стало совсем. Даже пешком ходить опасно. «Одной бедой меньше, а это уже прогресс – смогли преодолеть беду! - гордятся дураки своим достижением. - А то, что нажили много новых бед, так давайте бороться и с ними».

Ну, скажите мне, кто считал себя неполноценным сто лет назад, если его одолевала перхоть? Понос? Запах пота? Всё было просто – стряхнул перхоть с плеч долой, и вся беда исчезла. Понос за беду вообще не считали, так как до двадцати лет ходили без штанов и всегда успевали присесть вовремя. Запах пота трудно было уловить даже самым чутким носом, поскольку в доме жили вместе с людьми телята, козлята и овечки до своего совершеннолетия.

А сейчас чуть у ребёнка стул пожиже, чем простокваша – всё, беда, кричат, угроза жизни. Скорую помощь замучают вызовами, а раньше её не было совсем. Знахарка пошепчет, сбрызнет водицей в лицо, а нет воды, так просто плюнет в физиономию (тогда она мордой называлась). И почему нынче народец такой хилый? Месяц подрищет, и уже не жилец! Раньше на двадцать лет хватало человека, а после понос сам прекращался, просто надоедало.

Вон у меня братец был, так он три года так поносил, что всех замучил, никакого спасу с ним не было. В самый неподходящий момент он выдавал такие очереди, что вся семья была в ужасе. И ничем не могли справиться с этим его даром природы. Бабка-шептунья неделями над ним губами шевелила, всё что-то шамкала, но он с завидным упорством выдавал такие очереди, что она не успевала утираться. Чем только она его ни поила! И к собаке в конуру ложили (считалось, что если собака пару раз оближет младенца при поносе, то как рукой снимет), но толи он был такой настырный, толи кара божья висела над семьёй, но только пока он лежит в конуре, всё нормально, но как только его оттуда достанут, всё вокруг себя и всех обделает. Да и собака стала ворчать – кому хочется держать на квартире такого засранца. Его уж оставляли одного лежать дня по три в надежде на скорую кончину, но он только покряхтывал, побрызгивал и подвывал, а помереть так и собрался. Три года таким окаром семью изводил, но выдержал все напасти и стал здоровяком и силачом. Видимо вместе с поносом из него вынесло все недуги.

А теперь чуть брызнул ребёнок, его уколами, таблетками сразу завалят. Так перекроют задницу, что недугам не остаётся ничего другого, кроме как расползтись по всему телу и обжиться с комфортом во всех органах. О каком иммунитете можно говорить в таком спешном решении вопроса? Тут любой останется на всю жизнь дристуном, ладно хоть у нас долго не живут.

К дарам природы надо бережно относиться. Их нужно принимать как награду, с трепетом и восторгом. Природа сама решит, как тебе идти по жизни, судьба у каждого своя. Один сразу помирает, не успев даже узнать что такое понос, другой до ста лет живёт, благодаря этому дару. Так что думай, человек. Главное понять, чем тебя природа одарила, остальное само рассосётся.

Недопетая песня

Молодой индеец сидел на бугорке и с унылым напевом точил о камень томагавк. Его голодные глаза искали жертву, потому что желудок, усиленно сокращаясь, требовал этого. Есть соплеменников - дело не благодарное, но что делать, если его в очередной раз надули свои же соплеменники, опившиеся огненной воды на очередных выборах вождя.

- Выбирайте меня, - хитро щурясь и, разливая по раковинам чудесную влагу, агитировал их кандидат в новые вожди, Рваный Зоб. Он обещал им рыбную речку и молодых женщин старикам. Старики, даже не вспомнив, зачем им молодые женщины, избрали Хитрый Зоб вождём племени.

Вождь избран, рыбная река найдена. Всё, что само бегало по берегу, съедено. Котлы кипят, но где же рыба? Оказалось, что сети у вождя гнилые, крючки ржавые, а сама рыба на берег выпрыгивать не хочет и в котлы лезть не желает, а вождь засучивать штаны не торопится, да и вообще оказалось, что он страшно боится воды.

Племя возмущено – есть хочется. Бросили клич: всех, кто чернее и косоглазее, в котёл. Племя стало внимательнее вглядываться друг в друга, вылавливая чёрненьких и косоглазеньких, а под горячую руку попадали и белые и широкоглазые (на вкус оказались одинаковые). Компания есть компания, сказали, лови и ешь, значит, лови и ешь, не то съедят тебя. Природа дело суровое.

Покончив с чернотой и косоглазием, племя задумалось: «А что же дальше?». А дальше пора менять вождя, но, чтобы добро зря не пропадало, не просто менять, а булькнуть его в кипящий котёл. Не можешь – не обещай! Поужинав вождём и сыто отрыгнув, племя начинает новую выборную кампанию. Но где взять такого вождя, который бы заголялся и сам нырял за каждым щурёнком и кормил досыта свой электорат? Это в Африке жарко и все голые, а у нас без приличной шкуры и на сытый желудок замёрзнуть не проблема, а уж голодному сам бог велел. Но племя тем и знаменито, что в его среде находятся желающие быть сваренными, и отбою от них нет. Вари да ешь! Тем и живы.

Одолеваемый тяжёлыми думами и уныло скуля, индеец ширкал и ширкал камнем по томагавку. Увлечённый своими мыслями и в предчувствии сытного обеда, он не заметил, что над ним уже занёс палицу более шустрый и более голодный соплеменник…

Песня осталась недопетой. Недоточенный томагавк висел на боку молодого и шустрого. Племя исходило слюной, вызванной запахом из кипящего котла.
 

Фабрика звёзд

- Маня, а давай мы с тобой на фабрику звёзд запишемся!

- Ну, что ты, Тося, для этого голос надо иметь или хотя бы уметь правильно и вовремя рот разевать. Да и одеты мы с тобой не по фабричному, вон у тебя весь пуп наголе, и бирюльки на нём всяческие висят, от булавки до замка.

- Ну, Маня, ты и темнота! Мы что с тобой в хор Пятницкого записываемся?

- Может, ещё скажешь в Казачий хор!

- Да туда нас с твоим визгливым поросячьим сленгом близко не подпустят. Ты видела, что там за бабы? А голосищи! Да и песни надо знать наизусть, а поют они по сорок куплетов. Тебе за всю жизнь половины не осилить. Это у них там костюмы, кокошники и рюшки всякие, а фабрика выпускает особых звёзд, и не голос там нужен, а фонограмма. И лучшей звездой считается та, которая больше раздета, иначе, чем же ей блестеть на сцене. А что рот надо вовремя открывать, так тебе просто надо научиться его иногда прикрывать, хоть ладошкой. Он же у тебя всё время открыт, и не поймёшь, толи ты петь собралась, толи опять проголодалась.

А в остальном ты готовая звезда! Глянь, откуда у тебя ноги-то растут, чего тебе ещё надо? Нет, ты точно темень беспросветная. Ведь ты же и сейчас, как заблеешь, весь колхоз работу бросает. Вон конюх наш услышит тебя, и сразу слеза у него, а ведь он войну прошёл. Всегда уж о тебе что-то доброе скажет, пожалеет. Как, говорит, жалобно Маня воет, так бы и зарезал бедолагу. Нет, Маня, нам без Фабрики никак!

Монолог депутата

Что-то мы, господа депутаты, законы издаём всё не те, что нужны народу. Народец наш, сами понимаете, безалаберный и безответственный, прямо скажем, аховый народец. Уж если его зажимать, то нужно так, чтобы у него не было ни вдоха, ни выдоха, а если ему дать хоть немного задышать, он оклемается и начнёт возмущаться. Он же у нас не может без возмущения, особенно, когда виноват. С этим надо завязывать. Тут тоже закон нужен, не-то наш мужик сперва завяжет, а после начинает заливать под самую завязку. Я уж не говорю про женщин, их ни завязка, ни развязка не держит.
Зачем тогда нужны наши законы, если их не только исполнять, а читать никто не хочет, словно они не для них написаны? Себя мы уже обеспечили и средствами, и проклятиями, и геморроем. Люди со свечами стоят в святом храме, а мы тут сидим со свечами в заднице и пытаемся для себя ещё что-то урвать. А ну как всё отвалится вместе со свечами!

Нет, я этот срок дотяну, а на второй не согласен. Пусть кто-нибудь другой тут задницей свечи жуёт!
Что мы решаем? Это же свихнуться можно! Отстаиваем свою бандитскую честь, чтоб ненароком не пришили где. Глянь, вон опять Володька разгорячился: то самогоном в физиономию плеснёт, то просто в шары харкнёт, а ты и утереться не смей. На что мне такая дума? Всё равно местные князьки все наши законы под себя делают да над нами же ещё и подсмеиваются.
 

Теперь вот мы ещё и на дорогах помехой стали. Да неужели нас столько развелось, что человеку проехать негде?! Я вчера перед носом гаишника десять минут тряс своим депутатским мандатом, он даже не присмотрелся, наоборот, сморкнул и даже не отвернулся. Я едва успел руку с мандатом вовремя отдёрнуть, не-то так бы и посадил свою кляксу на моё двуглавое тиснение.
 

Почему на Руси всегда такое насморкательское отношение к власти? Ты тут рискуй, наживай всякие нервности, а народ всё сморкнуть на тебя норовит. А ведь если приглядеться, любой, даже самый захудалый городишко, гордится своими ворами. Каждый, от бомжа до прокурора, рад знакомству с местным авторитетом, а мы, депутаты всегда в чёрном теле да в бесчестии. Что же мы мало воруем что ли? Конечно, у нас воровство культурное, завуалировано под печати и подписи, но ведь, в конечном счете, это тоже воровство. Почему же нас тогда презирают? Нам же тоже приходится с кем-то делиться!
Такой уж бестолковый у нас народишко, не стоит он хороших законов. Зачем ему льготы да послабления? С лекарствами поприжали, глядишь, неработи всякой поубавилось, инвалидов тоже стало меньше. А то пенсию им дай, лекарство дай, да ещё и в больницу положи. А работать мы, что ли будем?
 

Ни в одной, даже в самой африканской стране, нет такого наплевательского отношения к вождям. Конечно, и там могут сожрать, но чтобы так жрали друг друга, как у нас, до этого Африке ещё двести лет дичать надо. Там ведь тоже не лучше нас живут, а всё равно только и пляшут, а у нас ноют и ноют, ноют и ноют. Накорми их, напои, да ещё с собой дай! Ни совести, ни сочувствия к нам, правящим людям.
Но мы ещё поживём! Мы ещё вас узаконим! Так узаконим, лишка не будет, но и мало не покажется. Мы же россияне, а это всё же звучит.
 

Светлое будущее

В России во все времена люди жили ожиданием светлого будущего, а что это такое, никто не знает и объяснить никому невозможно, что это за штука светлое будущее. Все просто уверены, что лучшее – это лучшее, и всё. Любой нормальный человек желает, чтобы его детям было лучше, жилось светлее и сытнее. Видимо, это и есть светлое будущее, но всё же каждому очень хочется хоть одним глазком глянуть на это светлое, от которого всем станет лучше.

Уставшие от ожидания люди теряют надежду увидеть его и, чтобы не уронить своё достоинство и честь, гордо говорят: «Мы богато не живали, и не стоит начинать, а вот наши дети точно будут жить в прекрасном времени». Люди так в это верят, что готовы порвать последние жилы, но построить детям такое будущее. Дети растут и убеждаются, что результатом трудов их бестолковых родителей воспользовалась кучка пройдох и прощалыг, а им в наследство от предков остались только долги, обещания, тоска и наследственные болезни в виде гипертонии, сахарного диабета и прочие. Они в свою очередь начинают строить то же самое для своих детей и с тем же результатом, что и родители.

А те, кто пользуется, подбадривают их энтузиазм:
- Поднатужьтесь! Ещё чуть-чуть и ваши дети будут купаться в довольстве и сытости наравне с нашими. Чем же вы хуже? Воспитывайте в своих детях жажду наживы, стяжательства. Украдите, но обеспечьте своих чад. Которые не умеют не украсть, не покараулить, зачем им светлое будущее? Они же от такого света зрения лишиться могут.

И опять новый круг по грязи, крови и болезням. Но коим-то образом в некоторых местах появляются и живут, здравствуют во всей красе дворцы, дачи и несусветная роскошь, постепенно оттесняя простых людей в сторону свалок и искалеченных земель, обрекая их на нищету и вымирание. Люди, пользующиеся этой роскошью, вполне уверены, что светлое будущее наступило, и оно будет ещё светлей, когда вымрет последний абориген, выселенный ими на помойку.

Так что единого мнения о светлом будущем нет и не может быть. Для одних это шикарный дворец с десятком золотых унитазов, для других найденная копейка или кусок колбасы, брошенный как граната из очередного дворца. Всё относительно.

Хочется плюнуть

Российскому человеку очень неприятно видеть, что где-то всё чисто прибрано и прилизано до неприличности. Ему обязательно хочется плюнуть и он обязательно это сделает на самом заметном месте. Так изящно шваркнет свой плевок, что всем будет видно, что тут проходил очень деловой человек и заботу вашу оценил по достоинству. При этом он поморщится и с возмущением произнесёт:
- Вот заразы! Надо же…

И, поди, пойми, что он выразил этим возгласом – толи восторг, толи возмущение, а может просто несогласие со своим поступком. Скорее всего, всё сразу. Ему непременно станет стыдно за свой поступок, но иначе он не может. Если он этого не сделает, ему будет очень неуютно среди этой чистоты – нужно, чтобы непременно радовало глаз что-то до боли родное. Хотя и после плевка ему будет тоже не по себе, но уже не так сильно. Он вздохнёт с раскаянием и подумает: «А правильно ли я поступил? Туда ли я плюнул? Может, вернуться и плюнуть в другое место, более заметное?», - но махнёт рукой и успокоится, решив, что там тоже очень заметно. Конечно, если это сделает кто-то другой, то он непременно выразит ему своё возмущение и оскорбительное несогласие соответственно поступку, «ведь люди так старались, чистили, драили, а ты такое паскудство совершаешь».

Нет, мало нас россиян драли при крепостном праве и стреляли при коммунистах! Нас постоянно надо тыкать носом в эту самую чистоту и подставлять к морде зеркало, чтобы каждый видел и мог определить величие своего поступка. Но у нас это считается мелочью жизни, а мы приспособлены только к великим делам. Уж если мы что-то построим, то это будет видно с любого места планеты, если кусок ухватим, то такой, что можно губы порвать, но мы его не выпустим. А губы что? Губы срастутся, зато кусок мой, и если я его не смогу пережевать, то так проглочу. Пусть горло шире плеч растянется, но проглочу, а уж переварить… с этим желудок справится, это точно. У нас даже запор бывает только от жадности. Не хочется избавляться от проглоченного. Вдруг там что-то нужное ещё осталось, ведь у нас даже туалет называется «нужник». Думаете, спроста? Нет! Нам бы задницу попросторней, мы бы тогда много чего смогли проглотить.

А то подумаешь – чистота! У нас своё понятие о чистоте. Пишем же мы и вывешиваем аншлаг «СОБЛЮДАЙТЕ ЧИСТОТУ» в местах, где не пройдёшь, не измазавшись по колено, а то и до ушей. Но, конечно, очень приятно сознавать, что ты первый шваркнул, не пожалев своего плевка, там, где ещё ничего нет. У нас говорят: «Лиха беда начало, а уж там последователи найдутся». У нас на «ура!» подхватывают любой почин, даже не подумав, чем он может обернуться.

Так что, господа иностранцы, не пытайтесь разгадать загадочную русскую душу! Мозги свернёте, а она станет ещё загадочней.


Русские бабы

Не зря у нас на Руси любят женщин, ласково называя их «бабы». Поглядишь на другого мужичка – ну, сморчок сморчком, а рядом его женщина – прямо-таки гренадёр, залюбуешься, глаза бы не отводил, а он так гордо заявляет – моя бабёнка, сам весь так и светится снисходительностью. Я, мол, по пустякам её не обижаю, а если надо, то и приструнить могу, как же без этого. И оба довольны. Понятно, что она за ним как за каменной стеной, а скорее, словно за трухлявым пеньком, но она довольна – хоть хмеленький, но свой. Так как же их нам не любить? Что мы без них?

Глядишь, когда она с хозяйством управляется – душа рада, она прямо вся для работы приспособлена: бревно ли откатить, бочку ли с водой передвинуть. Кажется, куда ей? Бочонок, оё-ё-ёй, литров на двести пятьдесят, кажется сама меньше бочонка, а ведь поднатужится, передвинет и даже капельку воды не сплеснёт. Это же талант! А оставь её без работы, ворчать начнёт, опаршивеет, мелкими грешками наполнится и никому житья не даст.

Нет, когда женщина занята работой с утра до вечера, лучше её нету и не бывает. Тогда она – человек! Понимает, как достаётся кусок хлеба и мужа жалеет и оберегает, по пустякам не дёргает, не утруждает и не мордует. Всякую работушку сама сладит, всё сама да сама. И так это у неё шустро получается, диву даёшься. Где мужик неделю прокопошится, она эту же работушку за два часа провернёт, не моргнув глазом. Она даже просить не станет мужика об этом. Мужик ведь он пока раскачается, пока обдумает да сообразит, что ему это не под силу, она сама – раз, раз и всё сделано. Мужик покряхтит, подымит самокруткой, даст некоторые пояснения по этому делу, поворчит для приличия, не так, мол, завернула, не по делу. Отойдёт на всякий случай, чтобы не получить ответ адекватный ситуации. Женщина же в пылу работы может ненароком зацепить чем, и поминай, как звали мужика.

Мужик – изделие хрупкое. Он в этом смысле обделён природой и крепко обижен. У него и руки растут не оттуда, откуда надо, и расторопности ни на грош. То у него курево кончилось, то тряска-лихоманка похмельная донимает, да так, что он лопатой в землю попасть не может, и спина у него вечно больная, кажись, еще в утробе матери заболела – не так лежал и перетрудился. Вообщем, весь он в работе, несуразный. Дела все перепутает и в результате всё равно их придётся переделывать женщине.

Когда женщина в работе, на неё любо дорого смотреть. Мужик тоже не последнее колесо в телеге, или совсем уж не нежная вещь. На него тоже можно любоваться. Поглядите, как он речист и важен за столом с бутылочкой. Посмотришь, и сразу понятно, что мужчина рождён для праздников, а не для серых, рутинных будней. А глянь, что за молодцем он выхаживает в пляске возле чьей-нибудь молодки – прямо волчок, юла, и про спинушку ни разу не помянет, вроде никогда и не баливала и не изнывала, пританцовывает, откуда прыть берётся. Уж кому что дано. Со своей женой не может совладать, а без слюней мимо ни одной молодки не пройдёт. Конечно, природе видней кого каким талантом наградить. Не нам её оспаривать. Пусть мужик самый могутный, но в работе ему не угнаться за самой слабой бабёнкой, всё равно вперёд её сломается.

Не поймите меня превратно, ничего плохого не хочу сказать о мужчинах. Очень их уважаю, особенно, за талант увиливать от любой работы или перекладывать её на женские плечи. Он ведь тоже переживает за женщину – как бы не переломилась, не надорвалась, не перетрудилась, своё ведь добро. Он сочувствует ей, показывает готовность помочь, особенно тогда, когда она уже всё сделала. Он может присоветовать ей, как лучше и без лишних усилий сделать то или это дело.

Но не ругайте мужиков! Они не виноваты. Против природы не попрёшь. Лучше чаще любуйтесь работой женщин и воспевайте их стойкость и мужество, чтобы у каждой женщины был свой Некрасов, а она в долгу не останется, всегда уж отблагодарит и пожалеет.


Философия саванны

Львёнок бегал кругами возле тёток своего прайта, теребящих испускающую последний дух серну. Они, вцепившись мёртвой хваткой остротой своих страшных зубов в её тело, пытались её, ещё живую, разодрать на части. Львёнок был ещё очень мал, и ему было жутко смотреть на это бьющееся в агонии тело. Было очень жаль её красивое тело, но что поделаешь? Есть очень хочется. Запах свежей крови и парного мяса раздражал его нюх и будил аппетит.

Ближе подойти он не смел, инстинкт подсказывал – надо ждать, пока насытится его долгогривый папаша, вон как лихо он, грозно рыча, приближается к поверженной жертве, разгоняя своих жён и наложниц. Львёнка возмущала такая несправедливость. Пока маманя с тётками , выбиваясь из последних сил, гонялись за этой красоткой, чтобы удавить её, лев невозмутимо лежал на горочке и щурился в предчувствии сытного обеда, а удушили беднягу, он тут как тут. Сожрёт больше всех и не смей заикнуться или сунуться. Так смажет по физиономии лапищей, до старости морщиться будешь. Это вам не светский раут, это саванна.

«Ох, запахи-то, запахи! Ну, хоть бы мосол задрипанный лизнуть дали, червячка бы заморить дозволили, а то весь желудок съёжило до голодных приступов. Но где уж там! Никто про дитё и не вспомнит, не подумает, пока не нажрутся, а ты рахитом расти. Вот тебе и забота о будущем. Ну, как в таких условиях не озвереешь?»

Львёнок жалобно, но требовательно мяукнул, в ответ получил ёмкую затрещину от тётки.

«Тоже мне родня! От задницы девятая косточка, а туда же – поучает. Вот оно счастливое детство царского сына! И грязной лапой… так больно, по физиономии. Нет, пора звереть, а то пока тут раздумываешь над жизнью, того и гляди, гиены набегут, птички всякие налетят – мало ли нахлебников в саванне? По одиночке они не ходят. Стаей навалятся и прощай вкуснятина, даже дерьма не оставят… клочка шерсти не оставят, а зазевайся, так и самого сожрут. Не спросят, что царский сын. Папаша вон, налопался и снова спать завалился, а я ровно беспризорник посторонний, обязательно должен стащить или отобрать у слабого. А кого тут слабее меня найдёшь?

Да это же хуже чем у людей. Родня вся на них похожа – злобные, хитрые. Всё тащат себе да себе. Ничего не оставишь и не получишь. Вот и падальщики налетели, огромные клювы страшней папашиных клыков. Сунься, заклюют насмерть. Отъелись, зажирели на чужом добре да труде, словно человеческие депутаты. Попробуй тут выживи!

Да ещё засуха, сухой закон в саванне. За каждую каплю воды можно жизнью поплатиться. Крокодилы, олигархи саванны, стерегут тебя у каждой вонючей лужи. А нас у мамы четверо, и ни пособий, как у людей, пусть тощеньких, но на глоток хватит. Вот и гиены пожаловали… Нет, с меня хватит! Сейчас стащу вот этот мосол у старой бабки-львицы, она уже ничего не видит, а у меня ещё жизнь впереди. Она отощала от старости и еле держится на ногах, ей меня ни за что не догнать, сослепу в дерево врежется или в яму кувыркнётся. Что делать? Жизнь, она и в саванне жизнь. Каждый выживает сам. Нищету плодить все рады, а накормить некому. Но от гиен надо держаться подальше. Падальщики падальщиками, а сожрут и живого за милую душу».

И львенок, ловко выдернув из-под носа слепой львицы изрядный мосол, нырнул за куст.

- Ох, ну и вкуснятина, вкуснятина! Весь его мне не сгрызть, но можно закопать, подгниёт, ещё вкуснее будет. Эх, ещё бы кровушки попить!

Львёнок закопал мосол поближе к маминой лежанке, туда гиены не сунутся.

«Да… кровушки бы попить, и можно пару дней жить по-людски. Но от кровушки остался только запах. Рано, видимо, мне становиться человеком, - печально подумал львенок. – Похоже, надо озвереть по-настоящему, а после и человеком можно стать. Главное, никуда не сбежать из этой саванны, пропади она пропадом! Родился львом, так львом и подыхай, если гиены до сроку не сожрут.… Вон, опять крадутся. Выживи тут! Вот сип гнусный норовит в башку клюнуть. Клюв словно ломик, насквозь прошьёт, главное, вовремя увернуться. Пусть гиена с сипом сцепится, отползу-ка я поближе к папе. Ему на меня наплевать, у него таких по саванне пруд пруди, а он и в ус не дует. Ни одна львица на элементы не подаёт. Враз глотку перегрызёт и судье и львице, подавшей иск. У нас это покруче, чем у братков, хоть и живём мы по понятиям, но они отличаются от людских.

У нас никто ни кого зря не сожрёт, всё уж по делу. Лишнего кровопускания, как у людей, у нас не бывает. У нас с этим строго. Мы бы прекрасно выживали и сейчас, но люди к нам слишком близко подошли. То рог у носорога отрубят, то бивень слону отшибут. Что это за жизнь наступила? Шкуру львиную под порог бросят, словно тряпицу, ноги вытирают и довольны. Чем у порога валяться, пусть лучше уж гиены слопают…» – и юный философ настолько задумался о жизни, что попал в их ненасытные пасти.

Да, жить надо проще, не задумываясь над справедливостью.


Смутное время

Смутного времени на Руси всегда было в достатке. Вот и начало двадцать первого века – сплошной мутный поток. Все знают, что в мутной водице проще поймать рыбку, рыбёшку, а то и рыбину, кому как повезёт, только в России эти рыбки, рыбёшки и рыбины слишком уж ценная добыча. Иногда, поймав одну маленькую рыбку, человек становится богаче английского лорда, а уж если рыбину ухватит, то князь Брунея перед ним простой попрошайка. Но вот почему-то во все смутные времена порядок наводил народ, а улов делили поганки навроде наших олигархов, воришек. Всякий нечистый на руку сброд, когда во власти, так и в других сферах деятельности государства жирел и расползался на горе и бедах народных.

Конец двадцатого века резко разделил Россию на самых бедных и самых богатых благодаря одному проходимцу, который за всё брался и везде кричал, что он самый честный и нужный народу идиот, а народ российский всегда любил юродивых, татей и авантюристов. Он то ловко вскарабкивался на стальную громадину танка, то бросался под поезд, то потешал народ, дирижируя оркестром, словно скоморох на игрище, и, пьяно рыгая, кричал: «Люди, это всё ваше! Берите, кто сколько унесёт и пользуйтесь». Что именно брать он не говорил, и людишки пошустрее заглатывали такие куски и кусищи, что годами челюсти разжать не могли, а кто попроще и тугодумы остались с носом, который по привычке вставляли в любую щель и дырочку, где его удачно отдавливали и защемляли те, кто этими щелями и дырочками пользовался. Он мог наобещать тысячу несбыточных желаний и невыполнимых обещаний, но это всё «в поле ветер». Его личные желания сбылись…

Он успешно развалил самое большое государство мира, стал главой отделившегося огромного куска этой громады и успешно забыл все свои обещания народу, как истинный правитель. Да и вряд ли он помнил, что есть такая категория – народ. Сидя в президентах, он так замутил водичку российской действительности, что даже его окружение было ошарашено величиной своего улова. Появились такие акулы финансового мира – банкиры, олигархи, миллиардеры, что мир ахнул. Ободрали и пустили по миру в очередной раз свой народец. Устав от кусков, клинивших довольно уставшую челюсть, от передал Россию в более молодые и крепкие зубы, будучи уверенным в том, что муть, поднятая им со дна, никогда не осядет.

Молодец, подхвативший его смердящий факел, бьётся, пытаясь разогнать рыбёшку по местам, собрать её в косяки и вести в более чистые воды, но акулы и щурята, нагуляв аппетит, не желают уступать захваченные заводи и творят в омутах и на перекатах всякое непотребство. Решили в очередной раз вырвать у народа стакан с вином прямо из под носа, но тут рыбёшка помельче стала спаивать народ всяким клизьмотворным суррогатом.

Правительство осторожно намекало, что может прибавить зарплату, но так осторожно, что народ не мог понять – толи прибавили ему зарплату, толи лишили последнего. Министры жалуются, что если всем прибавить, то начнётся инфляция, ничуть не смущаясь тем, что сами ежегодно прихватывают сотни миллионов, не считая миллиардов, прихваченных олигархами. Видимо, эти миллиарды на инфляцию не влияют, а вот лишняя тысяча, подаренная мужикам на желтушную водку, вызовет взрыв инфляции и опрокинет всю банковскую систему. И россияне, опившись суррогатов, стали частично походить на китайцев, частично просто на мулатов. Кто пил и не крякал, тот стал просто жёлтым, а те, что подкрякивали, у тех ещё и глаза заузились. Теперь министры в замешательстве: толи дать народу дешёвую водку, толи добавить тысячу на ту, что пьют.

Денег на российском общаке много, но, словно все российские правительства, они свой общак отправили за границу на случай краха. Кричат: «Это деньги народа, тронуть их не моги!», но даже любой российский даун знает, что ни один общак бывших правительств в Россию никогда не возвращался. Вспомните царскую казну, золото партии, общаки правительств поменьше… Где они? Кто их вернул России? А наши правители неужели бестолковей прежних? Нет!

Так что пейте, желтейте, вымирайте за здравие России и бывайте здоровы!!!
 

Кошачья  выставка

Занесло меня как-то на кошачью выставку. Оказывается, бывают и такие, особенно в наше полукапиталистическое, полупридурковатое время. Первое, что мне бросилось в глаза - это распорядитель, вернее распорядительница. По нашему придурковатому перечню ее почему-то называют «менеджер». Она мне сразу напомнила сиамскую крысу, кошку моей тещи, которую я ненавидел даже сильнее, чем теща меня. Я вкладывал в эту ненависть все чувства, которые питал к теще и ее сиамской заразе. Ненависть к теще я был вынужден скрывать, поэтому все доставалось этой милейшей сиамской сволоте. Отлично помню, что у тещиной сиамки хвост был крючком…. Машинально глянул на менеджерскую задницу и, не увидев там хвоста, неловко погладил её. Не скажу, что ей это не понравилось, но она была при исполнении и вспыхнула, как чеширская кошка, зашевелила причёской и ушами. Мяукание, которое полилось из уст этой чеширочки тоже напомнило мне воскресную проповедь моей любимой тёщи и я быстренько углубился в зал, где на отведенных местах восседали коты и кошечки всех земных видов и специализаций, важно рассевшись на коленях хозяек или на специальных подушечках. Хозяйки обожествляюще-холуйским взглядом взирали на свои заморские сокровища.

Поначалу было трудно отличить хозяйку от кошки. Они до того походили друг на друга, что даже дышали одинаково, только было трудно понять, кто на кого похож - толи хозяйка на кошку, толи кошка на хозяйку. У меня мелькнула крамольная мысль о том, как же будет жюри присваивать места и распределять медали - по кошкам или по хозяйкам. Ну, мне то, что за дело? Пусть сами попытаются отличить их друг от друга – кого по причёске, кого по облезлой морде.
Ходил, ходил, и так мне стало неприятно, почувствовал себя сиротой на чужбине, брошенным котом на помойке чужой страны.

Пошел домой расстроенный с единственной беспокойной мыслью - что же будет с Россией через десяток лет? Может, на каждой улице появятся выставки слонов, макак или другой заморской экзотики, всех тварей попугайного вида. Но самое сильное потрясение было в том, что все эти особи напоминали мою тамбовскую тёщу….

Успокоился я, только вернувшись домой, где в прихожей меня ожидал оголодавший облезлый котяра, бандюга с родной российской рожей. На душе стало так радостно и отрадно оттого, что у нас еще осталось что-то российское в отличие от сиамской крысы. Он был похож на всех россиян сразу. Глаза у него были раскосые, причём один глаз был закрыт бельмом, а под вторым толи нарыв, толи шишка от последнего мордобоя. Одно ухо было откушено, другое отморожено как у чукчи. Морда широкая и наглая как у российского бизнесмена, ну, совершенно без признаков совести. Вместо хвоста - отрубленная закорючка. На правую переднюю ногу он наступать не мог и поэтому держал её всё время кверху, как в фашистском приветствии. Это была единственная его зарубежная неприглядность. На три остальные лапы он просто слегка прихрамывал. Усы наполовину обгорелые, это один российский подонок подпалил ему окурком. Он с такой нескрываемой радостью встретил меня своим хриплым, словно тесть с похмелья, воплем!

После этой выставки меня обожгла мысль: "Неужели, Базилий, ты тоже похож на меня?" Его, конечно, взять на выставку я не мог. Он бы сразу начал рекетирствовать и царапать холёные морды своих заморских собратьев. Я его подобрал на помойке, был он грязный и облезлый. Месяц он не ел ничего кроме чёрного хлеба. Но более благодарного и преданного существа я не знал. Ни заморской вальяжности, ни той же презрительности у него по отношению ко мне не было. Свой в доску!


Великая сила музыки

Дирижёр взмахнул палочкой. Первые звуки, появившиеся и повисшие в воздухе, не были похожи на музыку. Это был осторожный шелест. Странным казалось то, что такой огромный коллектив музыкантов может воспроизвести такие тихо шелестящие звуки. Казалось, это не музыка, а дыхание оркестра. Красивое, слаженное дыхание, зародившееся где-то вне зала и каким-то чудом проникшее по велению дирижёра в зал и дошедшее до оркестра.

Но вот среди этого осторожного дыхания появились первые настоящие музыкальные звуки. Оторвавшись от оркестра, они сплетались, перехлёстывались и укладывались в единое русло мелодии, которая крепла и заливала всё пространство, заглушая дыхание оркестра. Сильным рычанием ворвалась она в души слушателей! И печальным напором выплеснулась на улицу… откуда и пришла вкрадчиво и осторожно, но теперь это была сильная струя, не щадящая ни людей, ни предметы, которые были на пути, мешая её течению. Что-то страшное слышалось в этом потоке, словно вырвались и соединились все чёрные силы в попытке перевернуть мир. Казалось, что их уже нельзя остановить и ничего нельзя изменить…

Но вот звуки скрипки, воспроизводящие необычайно чистую мелодию, осмелились преградить путь этой ревущей лавине. Их было почти не слышно, но они всё тянулись вверх, соединяя свои робкие звуки в напев. Весь поток удивленно и неуверенно, запинаясь и путаясь в собственной злобе, стал врываться … и падать отдельными аккордовыми ударами. Ужас стал спадать, темнота рассеиваться, а чудесная, нежная мелодия успокаивающе плыла над залом, показав еще раз, что злая необузданная сила не может устоять перед чистотой и нежностью любви к ближнему.

Не знаю, что это. Слепая ли вера композитора в торжество добра или закон познания жизни, но напряжённые лица, напуганные хаосом страшной лавины звуков, стали светлеть и успокаиваться. Когда вновь стало слышно дыхание оркестра, по залу прошёл вздох облегчения. Никогда раньше я не думал, что в музыке может быть заложена такая великая сила.


Котяра и ворюга

Коты во всех подъездах пользуются светом бесплатно. Почему бы с них деньги не брать? Так ведь коты к счётчику не подключены… А чего их подключать? Они весь ящик загадят! Брать, как с электролампочки, и всё тут! Или как с розетки или радиоточки. При чём тут радиоточка? А при том. Коты ведь не просто шляются, они же ещё и звуки издают, да такие, что у жителей кровь в жилах стынет.

Одного ворюгу недавно инфаркт хватил прямо на работе. Он хотел квартиру грабануть, знал, что хозяева в гости уехали. Он уже и ключик подобрал, и в скважину запустил, только поверни… Тут котяра как взвоет! Да погромче сирены. Ну, у вора сердечко и встало, не стучит и всё. Если бы на пол не грохнулся, так бы и стояло. А он так треснулся, что чуть башка не лопнула, но зато сердечко задёргалось - хоть прыжками и с остановками, но затрепетало. Да ещё он по ошибке не в ту дверь ключ сунул, хозяин выскочил на площадку со злобой на кота, а как увидел в своих дверях чужой ключ и лежачего мужика, ну, и сорвал на нём зло.

Теперь бедный ворюга лежит с инфарктом и двумя сломанными рёбрами и пробитой башкой. У воров же ни профсоюза, ни кассы взаимопомощи, медицинской страховки тоже нет. Один общак, а он сам туда за три месяца задолжал. Выйдет из больницы, как жить? На дело не пойдёшь после инфаркта сразу. Денег никто не даст, а в общак ещё больше задолжаешь.


Собачьи мысли

Собака бежала по своим собачьим делам, а их было предостаточно, успеть бы всё за время короткой прогулки. Хозяин переживает и беспокоится, всё боится отпускать одну. Конечно, на улице так страшно, народу развелось. Пробежаться в своё удовольствие невозможно. Так уж на свете повелось - где появятся люди, там нет места ни одной божьей твари, кроме человека. Каждый норовит обозвать тебя собакой, да так презрительно, что будто не мы им на земле выжить помогли. Ладно бы просто собакой обозвал, так ведь такое добавит, что ни в одном собачьем лексиконе нет таких определений. Бежишь, никого не трогаешь, так каждый тебя пнуть старается или камнем в тебя запустить. То им не нравится, что без ошейника, то без намордника. Хоть как нарядись, всё не так! Раздетой свободней и приятней.

Сосед вот как выпьет, на каждого бросается, любому готов в морду заехать. Я же не спрашиваю его жену, почему она его без наручников отпускает по улице шляться. Обидно, но кому пожалуешься, кто поймёт мою собачью обиду. Человек всегда прав, даже если он последний подонок. Я с хозяином одно государственное заведение караулила, так ничего не поймёшь. На того не лай, на этого тоже, а все тащат, кто что может. У другого глаза от натуги вылезают, нет, волокёт...

Да, я по-собачьи мыслю: «Оставь половину, Петруха, завтра унесёшь», куда там! Петруха мычит:
- Как оставишь? Ишь сколько желающих! Стащат. До завтра не долежит.
- Так Ивана попроси, пусть поможет!
- Нет, с ним делиться надо…

Некоторый так и помрёт среди дороги, не дотащив до дому. Не понимаю людей. Один поставит хозяину бутылку за то, что не мешает тянуть, другой просто нальёт, кто-то спасибо скажет, на что хозяин отвечает: «Из спасибо шубы не сошьёшь», но я ни одного не видела в шубе из бутылок. А злые-то все, где нам, собакам, до ихней злости. Жизни не хватит, чтобы научиться, а они прямо с ней рождаются. А всё кричат: «Убери собаку, укусит!» Да их укуси одного, другого и сама алкоголиком станешь, тем более, я - сука, а мы, женщины к алкоголю привыкаем быстро, а отвыкнуть - шалишь. Так что судом присуди, а кусать я их не стану.
Развели собак, кричат, не пройти, стерилизовать их надо, а сам сморчок плюгавенький. Если сравнить его детишек с моими щенками, то сразу станет понятно, кого нужно стерилизовать. О воспитании я уж не заикаюсь. У самих, как у собак: кто посильнее да повластнее, тот и вожак. Вожак по ихнему - начальник. Толку от него никакого. Большой начальник тащит много, маленький - поменьше, но зато он злее от того, что ему мало достаётся. Кричит: «Нечего взять! Нечего взять!», а всё находит, что тащить. У меня хозяин умнее. Он на дежурство на машине ездит. Легче ему тащить. А как же? Ночь не спать - это не шутка, не спамши, много не унесёшь, а на машине самый раз.

Ну, что вам ещё о людях рассказать? Вы же сами люди. О себе больше знаете, только правду о себе не говорите, а мне, собаке, кто поверит. Я бы вас совсем не замечала, но тогда вечно побитой ходить придётся. Утром бежишь территорию проверить, послания почитать, так на каждом шагу бутылки битые, окурки, бумажки, банки. Где ни копни, там и лапу порежешь.

Человека к природе близко нельзя допускать, но что поделать? Они же цари и сделают с природой, что захотят. Задыхаются, а цигарку вонючую сосут. Сунет под язык пяток таблеток, отсосётся и опять прикуривает. У нас, у собак, любая с первого разу понимает, что ей вредно, а эти цари до того тупые, что умирают, так и не поняв, что это худо. Вы видели собаку-наркомана? Вот то-то.

Вам бы у нас поучиться да пример брать, а вы на нас лаете. Может, просто завидуете? Хоть и водите вы нас в намордниках и на цепи, но человеком я никогда бы не согласилась стать!

Железные двери

Народ наш рвётся к свободе, но понимает её довольно странно. Государство раздвинуло железный занавес. Народ, привыкший к своей обособленности, поставил железные двери и теперь живёт, как в осаде, но себе верен.


Маркетинг по-русски

Страна жила в предновогодней одышке и шарахалась из крайности в крайность, пытаясь без кашля закончить очередной год своей чахоточной жизни и по-европейски выглядеть перед заморской публикой, не забывая при этом делать азиатские примочки и пить их травы. Везде лозунги, аншлаги. "Цены снижены! Система гибких скидок!" - гласят объявления в газетах.

Я никак не могу понять, что за гибкая скидка может быть при продаже мороженой рыбы или консервов из запаса русско-японской войны. Если за столько лет это всё не согнулось, то как это всё выгибать в мороженом виде? А если растаять, то и бесплатно никто не возьмёт, всё равно от ароматов голову обнесёт.

Друг мой считает себя очень крупным бизнесменом. Торгует ржавыми гвоздями, подержанными замками и прочей рухлядью, среди которой случаются даже подковы. Не знаю, отчего он так себя считает, хотя самое крупное из того, что он продал, было велосипедное колесо, и то с восьмёркой.
Приходит и говорит:
- Может, мне тоже цены скинуть? Как ты думаешь? Видишь, везде о том речь идёт. Даже путаны вечером выходят с плакатом: "Покупай двух по цене одной!"

- А что от твоего хлама останется, если его уценить? Только в яму выбросить. Ты же совершенно не волокёшь в новой политике оборота и тем более ценовой. Ведь чтобы снизить цены на твои подковы в два раза, их сперва в пять раз поднять нужно, чтобы тебе было выгодно и человеку приятно купить так дёшево. Маркетинг называется. Ты хоть знаешь такое слово?

- Нет, - простодушно ответил мой бизнесмен.

- По-русски - это просто об#бка, а по-зарубежному звучит гордо - маркетинг. Красиво, и тебя, дурака, к европейскому уровню подтягивает. Ведь если человека просто надуть, примитивно обсчитать, ему будет неприятно, а если с европейским шиком, он тебе в пять раз переплатит, да ещё тебя же будет считать лохом. Ты видел, чтобы кто-то торговал себе в убыток? Так что по маркетингу скидка в пятьдесят процентов по-русски будет звучать как надбавка на все двести. Вот и думай, какую гибкость может иметь твоя подкова. Так что всё это кликушество. Если по-русски и одним словом, то ... нет, давай скажем по-европейски. Всё это одним словом - маркетинг.

                            

В В Е Р Х